«Монос» Алехандро Ландеса подавался от Колумбии на «Оскар» и считался одним из наиболее вероятных претендентов как минимум на попадание в шорт-лист, если не в число номинантов. Но не сложилось. Тем не менее у фильма успешная фестивальная история, включая «Сандэнс», а также участие на кинофестивалях в Берлине, Лондоне, Сан- Себастьяне, Одессе.
Лента рассказывает о группе подростков, входящих в таинственную военизированную организацию. Они живут в горах, следят за благополучием коровы и белой пленницы, но после прихода в их жизнь смерти вынужденно скрываются в джунглях.
На самом деле любое описание «Моноса» будет недостаточным для понимания происходящего: настолько необычное и странное кино снял Алехандро Ландес (в прошлом — режиссер фильма о мужчине, подстреленном полицией и сыгравшем самого себя в трагикомедии).
DTF Magazine поговорил с Алехандро Ландесом о том, как «Монос» стал главным кассовым хитом в Колумбии, о неромантическом военном кино, 800 претендентах на роли и сложностях съемок в джунглях
— Как фильм приняли в Колумбии?
— В Колумбии десятилетиями шла война, и все, что с ней связано, — чувствительная тема. В частности, из-за подписанного мирного договора (речь идет о колумбийском мирном процессе, в рамках которого подписали договор между правительством и Революционными вооруженными силами Колумбии — FARC. — Прим. DTF Magazine).
Фильм стартовал в прокате в один день с «Однажды в Голливуде». Все смотрели Тарантино, но мало кто смотрел «Монос». Потом все больше и больше людей начали ходить на фильм. Так «Монос» стал колумбийским фильмом, который побил рекорд домашнего проката. В Колумбии «Монос» посмотрело больше людей, чем «Однажды в Голливуде».
— Насколько я знаю, у вас до сих пор действуют незаконные военизированные группировки и недавно одна из них разорвала мирный договор.
— В Колумбии много нелегальных армий правого и левого толка. FARC — лишь одна из них. Интересно, что то, как одна из них разорвала мирный договор, очень напоминает произошедшее в фильме.
В начале есть Организация, в которую входят все персонажи. Позже Биг Фут (один из героев фильма. — Прим. DTF Magazine) порывает с ней и создает собственную группировку. Так в фильме вы можете увидеть, как одна организация становится началом другой. Подобное существует на Среднем Востоке. Например, когда боролись против «Аль-Каиды», что привело к ее распаду, а на ее месте появилась другая — ИГИЛ.
Я черпал идеи отовсюду. Одну взял, в том числе, из конфликта, который продолжается в Украине. Вы помните персонажа Бум Бум? Его форма — это российская форма без флага, в которой «зеленые человечки» пришли в Крым.
— Вы не боялись потерять зрителей из-за острой и болезненной темы?
— Это кино не только о войне. Это кино о нас, о человеческой природе, о том, как желание быть любимым уживается с волей к власти.
Колумбия — это страна, в которой около 60 лет идет гражданская война. В тени, в тылу, война низкой интенсивности. Я не видел фильма о войне с точки зрения страны типа Колумбии. Обычно фильмы о войне делают империи. Есть Франция в Африке, Англия в Индии, США во Вьетнаме — такое кино.
Я хотел создать фильм, пропущенный через призму опыта моей страны, но он не должен был говорить только о Колумбии. Вот почему все так метафорично и аллегорично. Это больше, чем кино, которое можно посмотреть, чтобы понять текущее положение дел в Колумбии. Показанное может произойти как в Колумбии, так и где-то в другом месте.
Не важно, какие существуют стереотипы о Колумбии — я не видел ни одного колумбийского фильма, который бы говорил даже не о природе гражданской войны в стране, а о природе войны в человеческом измерении.
Многие фильмы о войне транслируют романтическое представление о конфликтах, где все четко разделено. Вспомните фильмы о Второй мировой войне: разные формы, разные флаги, разные идеологии — было понятно, кто хороший, а кто плохой. Современные войны, как мы видим в Восточной Европе, идут в тени, в тылу, перемещают линии в идеологическом вакууме.
— Я знаю, что все вас об этом уже спрашивали, но как вам удалось превратить непрофессиональных актеров-детей в солдат и как этот опыт отразился на них?
— Пробы прошли более чем 800 детей. Находили их везде: в школах, в актерских кружках, во время поиска локаций просто на улицах. Из этих 800 детей мы отобрали 25 и пригласили их в тренировочный лагерь.
По утрам мы занимались актерской игрой и разыгрывали отдельные сцены из фильма — дети не знали сценарий полностью. Для обеденных занятий я нанял консультанта, который обучал их армейским приемам. Но не типичной армейской службе, а тем упражнениям, которые могли бы быть актуальными для повстанцев. Все это время дети жили вместе и недели рутины сплотили их. Позже я отобрал восемь человек, которые стали частью «Монос».
Мы находились в экстремальных условиях, снимали очень драматичные ситуации, и этот совместный опыт создал братство, сплоченность, которую можно почувствовать и увидеть в фильме. Сегодня, когда они видят, как кино принимают по всему миру — победа в более чем 30 международных фестивалях, выход в прокат в более 40 странах, кассовый хит в Колумбии, — я думаю, они чувствуют уверенность, которая поможет им и в других жизненных делах.
— Дети-солдаты — это уже в некотором роде метафора бессмысленности войны. Кино часто прибегает к детской точке зрения, чтобы передать эту мысль.
— Помните, «Монос» — это военное кино. Но вы не знаете, на какой стороне воюют герои и что значит победа. Вы не знаете, эта группа левая или правая — присутствует большой идеологический вакуум. Вы не знаете, кто хороший, кто плохой, кто жертва, а кто насильник, это будущее, настоящее или прошлое, рай или ад. Мир пытается категоризировать вещи в бинарных концепциях. Фильм не принимает такой подход. Существует множество оттенков серого.
Я не считаю войну бессмысленной, но считаю, что важно спросить себя: «Что заставляет человечество ввязываться в войны и превращаться в бойцов в форме?» Думаю, «Монос» тут выступает в качестве зеркала. Это не фильм, который бы объяснил какие-то исторические причины, стоящие за конфликтом в Колумбии. Это кино больше о боях внутри нас.
— Вы говорили, что ваш фильм — это военное кино не-империи. В фильме есть персонаж Докторы, который мне кажется как раз реакцией на империалистические колониальные войны.
— Фигура этой женщины, чужестранки, позволяет нам увидеть, сломать локальность показанного конфликта. Она пленник, но точка зрения представлена не ее, а похитителей. При этом сами похитители на пути того, чтобы похитить себя и свое ество.
Фильм разрушает границы между теми, кто крадет и кого украли, стирает разницу того, кто по какую сторону находится. Вы не знаете, кто на самом деле эта белая женщина: оперативник ЦРУ, турист, оказавшийся не в том месте, не в то время, работница НГО или нефтяной компании. Мы можем увидеть любую точку конфликта.
В этом плане можно провести много параллелей с «Сердцем тьмы» или фильмами Вернера Херцога. Но персонажи «Моноса» не пришельцы. Они пришли из этих мест, они тут живут.
— После просмотра «Моноса», я слышал мнение, что это не кино, а опыт. Как вы сами определяете фильм для себя?
— Кино имеет уникальную возможность обращаться к сознательному и подсознательному уровням так же, как это делают сны. Мне нравится идея, что кино — это сон во время бодрствования. Что-то одновременно живое, мистическое, что-то, раскрывающее само себя и оставшееся нераскрытым.
Ты проживаешь его не только логически и сюжетно, но и своим животом и кожей. Я люблю кино, которое проживается как опыт сна и остается с тобой после просмотра.
— «Монос» имеет очень необычную структуру. Как вы поняли, что она будет работать?
— Мы всегда знали, что это не будет классическая точка зрения одного героя, который проходит через историю. Скорее, автомат для игры в пинбол с разными точками зрения.
Одним из источников вдохновения стала локация. Первый кадр и первая часть фильма — это горы высотой в 4000 метров. Это особенная экосистема с резервуаром воды. И эта вода стекает с гор, ускоряясь и ускоряясь, изгибаясь, меняя точки зрения, и заканчиваясь в низменности, куда впадает на полной скорости. На протяжении пути вода теряет ту прозрачность, которая была на вершине. Мы хотели, чтобы зритель почувствовал фильм на структурном уровне как этот поток воды.
— Насколько сложно было снимать в условиях джунглей?
— Есть множество историй о Копполе и Херцоге (имеются в виду истории о съемках фильмов «Апокалипсис сегодня», «Агирре, гнев божий» и «Фицкарральдо». — Прим. DTF Magazine), так что я не хотел бы повторять клише о том, как же было сложно. Но это действительно непросто.
Съемки проходили в горах на высоте 4000 метров с низким уровнем кислорода, а погодные условия могли поменяться буквально за пару секунд: только что было облачно, теперь светит яркое солнце, а в следующий момент льет дождь.
В глубине джунглей нам помогли нелегальные золотоискатели. Мы обнаружили их жилье, когда снимали кино. Оно даже попало в фильм. Мы установили с ними хорошие отношения и наняли их ассистентами.
И чтобы фильм получился, мы выкладывались на пределе своих возможностей, телесных, умственных. Каждый плакал, делая это кино, включая меня.
— В «Моносе» очень выразительная операторская работа. Как вы находили решения и есть ли у вас философия кадра?
— Я не верю в стиль фильма, но верю в его идентичность. Идентичность идет от истории, персонажей. У нас это подростки, чьи тела постоянно меняются, и эти изменения передаются через постоянное движение.
В начале «Моноса» есть некий градус невинности: на вершине горы ты знаешь, где находишься, и можешь ясно оценить высоту. Но когда ты спускаешься глубже в джунгли, группа становится более разобщенной, перспектива становится менее ясной, появляются искажения, и операторская работа тоже становится фрагментарной.
— Когда я смотрел «Монос», я вспоминал Хармони Корина, Вернера Херцога, Френсиса Форда Копполу… Кто вдохновлял вас?
— Да, ваши референсы верны. Конечно, я оглядывался на фильмы взросления, Хармони Корина и Ларри Кларка, фотографии Билла Хэнсона и военные снимки Роберта Капы. Но также мы смотрели и на вещи типа «Сердца тьмы», «Взвода», «Повелителя мух» — вещи, где ты видишь группу, определяющую нас как социальный вид. У нас было много источников вдохновения, потому что мы игрались с жанрами, но двигали их в нашем направлении.
— Сложно ли было найти финансирование для «Моноса»?
— Сложно. Это фильм, который нравился людям, но они не понимали, что из этого выйдет. Это военное кино? Это кино взросления? Это научная фантастика? Для кого-то это почти документальное кино, для кого-то — чистый сай-фай. Кстати, нас даже приглашали на фестивали фантастического кино.
Многие люди считали слишком рискованным делать протагонистами детей. Так что этот процесс был непростой, и я собрал деньги не только в Колумбии: присоединились еще восемь разных стран. Это большая копродукция.
